Рассказ на вечер №11

Мне было около восьми или девяти лет, когда, возвращаясь со школы, я придумал себе одну игру, помогающую скрасить долгие тридцать минут, которые мне нужно было подниматься вверх по горе, чтобы дойти до дома. Игра заключалась в том, что, проходя мимо домов, я тайком заглядывал в их окна и придумывал историю о жизни людей, что жили за приоткрытыми занавесками. Все началось с того дня, когда моего друга Томаса оставили после уроков, и мне пришлось в полном одиночестве тащить тяжеленный портфель, набитый учебниками, сменной обувью и сотней тысяч разноцветных конфетных фантиков, на своей сгорбленной от непосильной ноши спине. Я казался себе великим мучеником, о котором впору слагать легенды и баллады, настолько тяжелым мне казался мой собственный портфель. Спустя годы, я ради интереса попробовал поднять свой старый портфель, приблизительно скопировав его содержимое из своего далекого детства, и был поражен тем, что рюкзак действительно был неподъемно тяжелым. Некоторые вещи с возрастом не меняются.

Пиная жухлую осеннюю листву, я глядел себе под ноги, перекатывая во рту горькое возмущение дураком-Томом, которому не следовало подкладывать кнопку на стул учительницы. Злился я и на молоденькую учительницу, которая могла бы и просто посмеяться над проказой моего друга, а не тащить его за ухо к директору. С каждой томительной минутой моего одиночества и скуки злость нарастала все сильнее и сильнее. Меня почти раздуло от нее как огромный воздушный шар, и я был готов закричать на всю улицу, но крик оглушил ее еще до того, как я открыл рот. Замерев на мгновение, я поднял голову, оторвав взгляд от усыпанной листвой мостовой, и посмотрел в ту сторону, откуда доносились разгневанные крики. Кричали из-за девчачье нелепых розовых штор. Из-за эмоций, переполнявших слова и, наверняка, набивающих рот кричащего вязкой патокой, я плохо разбирал: о чем речь – но это только сильнее распаляло мое любопытство. Осторожно, словно орущие друг на друга люди были диковинными птицами, которых могло спугнуть мое громкое дыхание, я подошел к калитке дома и заглянул через раскрытое окно в комнату. Она была такой же девчачьей, как и занавески. Сплошь кружевные салфетки, вазочки и цветы. В центре комнаты стояла девушка, напоминающая мне огромную белую зефирину, на подобие той, которую мы с папой поджаривали на костре, когда ходили в поход, а чуть поодаль, у стены, гневно размахивал руками парень, напоминающий мне высушенную ветку, до того он был худой и нескладный. Девушка молчала, уперев свои пухлые руки в бока и надув губы, в то время, как молодой человек бегал из одного угла комнаты в другой, смешно корча свой тонкий рот в гримасах злости. На его тощие ноги были надета меховые тапочки-зайцы с забавно торчащими ушами. Сколько я не прислушивался, я так и не смог понять, чем же именно был возмущен парень. И тогда я решил придумать сам:

— Это просто возмутительно! Нет, это уму непостижимо!
— Да что такое?
— Как ты могла купить мне эти тапочки? Я же просил у тебя щенят! А это что? Опять твои идиотские зайцы!

Я не мог представить, что эти двое могли бы поссориться из-за чего более страшного, чем пара нелепых тапок, настолько смешно они смотрелись в этой своей зефирной комнате. Отойдя от калитки и вернувшись к своему изначальному пути – мама, наверное, уже потеряла меня и в третий раз разогревала морковный суп – я всю дорогу до дома придумывал все новые и новые причины ссор, в конце которых миссис и мистер Зефирные Кролики, неизменно, мирились.

Мне так понравилась эта игра, что я стал прибегать к ней каждый раз, когда мне приходилось возвращаться из школы домой без неумолкающего ни на секунду Томаса. Он был тем самым мальчишкой, с которым мама не разрешала мне играть, опасаясь его дурного влияния, так что я довольно часто ходил домой один. Но мне-то Том нравился, и у меня от него не было ни единого секрета, кроме одного. Обычно я рассказывал ему обо всех историях, что придумывал, подглядывая в окна, но есть одна, о которой я ему никогда не расскажу. Потому что она только моя.

Я как всегда шел домой, уже более придирчиво оглядывая дома и окна, когда неожиданно увидел то самое окно. Окно на втором этаже дома мистера Паркера. Окно не было открыто, но на нем не было и занавесок, так что я мог отлично видеть сидящую на широком подоконнике дочь мистера Паркера, Сьюзан. Ей было двенадцать, у нее были кудрявые рыжие волосы и заячья губа – это было все, что я о ней знал до этого дня. Стоя на улице, задрав голову, я узнавал, что у Сьюзан есть грудь, что у нее уже растут волосы там, что, когда она курит, то прикусывает нижнюю губу. Я все смотрел и смотрел на нее и никак не мог оторвать взгляда. Мне было страшно, что кто-нибудь еще заметит Сьюзан, или заметит, что ее заметил я, но я не мог отвести от обнаженный девчонки взгляда. Я хотел и одновременно с этим боялся, что она увидит меня. Не знаю сколько прошло времени, но Сьюзан уже успела докурить сигарету, и прежде чем она слезла с подоконника, я припустился бежать, что есть духу. Я так и не смог придумать ее историю: зачем она сидела на подоконнике и почему курила? – но той ночью мне приснился сон, что Сьюзан меня замечает и приветливо машет рукой, предлагая зайти.

На следующий день я проторчал у дома мистера Паркера около часа, но Сьюзан я так и не увидел. И на следующий за ним день тоже. Я больше никогда ее не видел, но каждый раз, мельком заглядывая в чье-нибудь окно, чтобы скоротать путь от школы до дома, я надеялся увидеть там Сьюзан Паркер, которая помашет мне рукой и предложит зайти.