Он опять говорит на русском, что-то гневное, грязное. Не понимаю, но чувствую отвращение к каждому слову. — На нашем языке говори! Это язык твоих предков! — Я высеку тебя! — Здесь же Россия! Нельзя бить, ты говорил! Отец никогда меня не бил! Отец тебе говорил — другую бери! У меня двенадцать покладистых сестер. Зачем брал с норовом?! Отец предупреждал, что со мной нельзя строго! — «Отец, отец»! Нет тут твоего отца! Только я есть! Не воспитал тебя отец как положено, так я воспитаю. Неожиданно мои губы взрываются от боли! Вскрикивая, отлетаю спиной на кирпичную стену дома. Голова кружится… Никогда меня не били, ни отец, ни матери мои. И с сестрами мы не дрались. И я замираю растерянно. У меня шесть старших любимых братьев. И мне хочется пожаловаться сейчас каждому! Но никто не может ведь заступиться, как раньше. Муж… — Так вас на Востоке мужья учат? — делает шаг ко мне и в моих глазах темнеет от страха, я прячу лицо в ладонях. На моих ладонях мокро. Отодвигаю с удивлением разглядывая красные разводы. Отбивает мои руки, сжимая пальцами за подбородок. — С норовом?! Так я обуздаю. На колени встанешь — открою дверь. Нет — останешься здесь.

Это контрольный! Зубы впиваются мне в загривок. Пальцы чувствительно сминают меня между ног через тонкую ткань брюк, щипая за губки. Постанывая от мучительно-приятных ощущений, продолжаю искать валерьянку. Может, Роману на полочку поставила? Натыкаюсь пальцами на какой-то аптечный пакетик за его пеной для бритья. Что это? Вчера его, вроде бы, не было… Может, в нём? Пальцы сквозь непрозрачный материал пакетика чувствуют маленький шприц. Вытаскивает из моих рук. — О, чёрт… — раздосадованно. — А это что? — разворачиваюсь в его руках, пытаясь поймать взгляд. — Да… ерунда… — впивается в мои губы. — Покажи… — Хочу тебя! Краем глаза замечаю, как бросает пакет под ноги и отодвигает его ступнёй подальше. Ладно! Потом разберёмся. — Три минуточки… — сдаюсь я. — Пять… — возбуждённое рычание. — Две… Руки нетерпеливо дёргают ширинку, расстёгивают ремень. Брюки сползают по моим ногам. Его полотенце тоже летит на пол, увесистая головка члена обжигает мой живот через тонкую ткань блузки. Развернув, загибает меня над раковиной. Прогибаясь, я ловлю его отражение в зеркале. Нетерпеливо облизывая губы, утыкается членом в перешеек стрингов. Возбуждённый оскал… Пальцем сдвигает трусики…

Разносчик еды предлагает что-то в открытые окна машин. Закрываю свои, включаю кондиционер и музыку. Слишком много людей. Сегодня плохой день. Даже собственная музыкальная подборка кажется мне назойливой. Проматываю каждый второй трек. Духота отступает… На перекрёстке перед выездом из города тоже слишком плотно. Съезжаю на обочину, чтобы не дёргаться в пробке. На часах почти пять, и скоро она рассосётся. Планшет. «Погода в Новосибирске». Есть особый кайф в том, чтобы тревожить больной зуб. Это усиливает боль, но снижает тотальное, всепоглощающее раздражение. Раздражение и боль нужно чередовать, иначе то или другое сведёт тебя с ума. Конечно, если не можешь избавиться от них. Я – не могу. Новосибирск – плюс десять, кратковременные дожди. Она любит осень и дожди. В ней столько солнца, что дожди ей к лицу. К фоткам на её аккаунте нет доступа. Только аватарка. Но я могу легко посмотреть их на странице её мужа. Он не так принципиален в этом вопросе. Стараюсь этого не делать. Там – семья. Она, он и маленькая девочка с её глазами. На всех. И она так счастлива на них, будто меня не существует. Но ведь я существую. Существую – это очень подходящее слово. Она живёт, а я существую.

— Но Аллах не велит так женщин использовать, — прищуриваюсь я гневно. — Чужих Аллах нам простит, они всё равно уже все порченые, а своих я не порочу. Придёт время — женюсь. — Это очень некрасиво, Батур. Двойные стандарты! Разве русские девушки не страдают, когда их обманывают, бросают? — Много тебя в твоём университете учат, я смотрю. Зачем споришь? Вообще, меньше на эту тему рот открывай. Твоё дело — твоя честь, а не чужая. — Извини… — поджимаю губы. Батур дерзкий, грубоватый. Мы погодки с ним. Росли вместе, дрались даже маленькие. И мне сложно принять его авторитет. Особенно, когда он такие вещи говорит. Алишер, второй брат, не такой. Внимательный, рассудительный. Но уже женат. Не до меня ему теперь. Жена у него первенца носит. Счастье… И много забот. Чувствую, как телефон снова вибрирует в сумочке. Но прочитать при брате не решаюсь. Вдруг, потребует мой телефон, проверить с кем переписываюсь? Но мне так страшно, что Антон обидится на меня из-за того, что я не отвечаю. Он же русский… не понимает! У них всё можно. Девочки с парнями спят, и всё равно для них хорошие, замуж выходят, детей рожают. Иногда и второй раз выходят.